Мартовские колокола [Litres] - Борис Батыршин

– Бумаги-то он подкинул. Но тут вот какой пердимонокль обнаружился. Ротмистр-то этот оказался человеком с прошлым. Выяснилось, что состоял в «Клубе взволнованных лоботрясов».

– Что такое? Никогда не слыхал, – удивился Олег Иванович. – Ну и название – отдает какими-то великосветскими извращениями, в стиле «афинских ночей».

– Верно, извращение, – сказал Каретников. – Правда, иного рода. Это тайная организация, имеющая целью борьбу с революционным террором. Ее учредили Шувалов с министром двора Дашковым[53] – сразу после убийства государя. Народу у них, кстати, было немало – семь сотен «дружинников» и пятнадцать тысяч добровольных помощников, в том числе и за границей. Половина – военные, в основном высшие офицеры. И, конечно, масса аристократической публики. Даже газеты свои выходили – «Вольное слово» и подпольная женевская «Правда».

– Да ты что! – восхитился собеседник. – «Правда»? Выходит, и это господа революционеры у царских сатрапов слямзили?

– Точно, – подтвердил Каретников. – И на копирайт не посмотрели. В общем, организация была хорошо законспирирована, насчет устройства ее толком ничего не известно – только то, что руководил всем Совет первых старшин, а остальные «дружинники» делились на два отдела. Первый, в сотню человек, делился на закрытый Центральный комитет, Исполнительный комитет, управлявший агентурой, и Организационный. Второй отдел занимался текущей работой. Были и отделения по крупным городам империи – кстати, в самарском отделе состоял на заре своей карьеры и Столыпин.

– Вот, значит, как… – удивленно покачал головой Олег Иванович. – Почти что «эскадроны смерти» – на российский манер. А я-то, болван, смеялся над сериалом «Секретная служба его величества»… видимо, режиссер что-то про эту дружину слышал…

– Возможно, – согласился Каретников. – Но, как водится, приукрасил как смог. Толку из этой дружины на самом деле не вышло – как говорится, «пар ушел в свисток», уж очень много эти господа болтали да клятвы с ритуалами выдумывали. Хотя надо признать, что и успехи у них тоже имелись. К примеру, они взялись издавать в Женеве подпольную газету и от имени революционеров помещать в ней материалы, их дискредитирующие, – для своего времени оч-чень даже недурственно…

– Это что, – удивился вновь Семенов, – выходит, большевики не только название газеты позаимствовали, так еще и продолжили традиции издания, изначально задуманного, как провокационное и фальшивое? Вот уж точно – ирония… И что с ними в итоге вышло? Заигрались в масонщину и развалились?

– Не совсем, – покачал головой Каретников. – Роспуск «Дружины» – инициатива лично государя. В его окружении нашлись «здравомыслящие представители лучшей части монархической общественности» – и внушили Александру, что поддерживать «дружинников» – значит, уподобляться «революционной сволочи», с которой сам царь и борется. Сравнение запало Александру в душу, и в 1883-м он распустил эту организацию.

Газеты, имущество и, главное, кадры перешли к полиции, а иностранная агентура – в Охранное отделение. Газетенку «Правда» за ненадобностью закрыли. Кстати, Модест Павлович Вершинин – ну однокашник барона, о котором мы давеча говорили, – тоже тогда в Охранное перешел. Он состоял в Исполнительном комитете «Дружины» и как раз курировал агентов, следивших за революционерами в эмиграции, – вот и решил применить этот опыт в другой конторе. Так что с 1883 года баронов приятель но Пажескому корпусу – подчиненный генерал-лейтенанта Черевина[54], главного начальника «Собственной его величества охраны».

– Полезные у нашего барона знакомства, – уважительно кивнул Семенов. – Кстати, ты назвал эту компашку «Клубом взволнованных лоботрясов» – за что же их так?

– Так это не я, – ответил доктор. – Это Михаил Евграфович наш, Салтыков-Щедрин, в своих «Письмах к тетеньке» сострить соизволили: «Общество частной инициативы спасения» и «Клуб взволнованных лоботрясов». Впрочем, чего ждать от рупора либеральной интеллигенции!

– Да… – задумчиво протянул Семенов. – А идейка-то богатая! Жаль, что так по-дурацки закончилось.

– Да, похоже, не закончилось, – усмехнулся Каретников. – Корф уверяет – со слов Вершинина-ротмистра, разумеется, – что «Дружину» распустили из-за того, что она была расконспирирована – стараниями всяческих болтунов, понятное дело. И под прикрытием «роспуска» удалось сохранить активное ядро организации. С тех пор оно находится в тени, никак о своем существовании не заявляет, более того – оно всячески отрицается. Есть даже мнение, что тему с «Клубом лоботрясов» Щедрину подкинули через надежного человека, чтобы таким образом скрыть существование «Дружины».

– Так она существует? – удивился Семенов. – То есть – и сейчас? И этот ротмистр…

– …Является одним из членов ее ЦК, – закончил Каретников. – Да, ты прав, Олегыч. «Священная дружина» продолжает действовать – и как раз с ее руководством барон предлагает познакомиться. Они, в силу своего положения, могут отнестись к информации неформально – что нам сейчас и требуется.

– Да, сюрприз… – Семенов был, однако, несколько задет за живое. – Так вот, значит, что вы вчера с Корфом обсуждали? А меня, значит, не сочли достойным доверия?

– Ты уж, Олегыч, не обижайся. – Каретников видел, что его друг обижен, и поспешил смягчить впечатление. – Вон, Никонов тоже ничего не знает насчет «Дружины»; то есть он знает, что приятель барона служит в жандармах, но и только. Так что ты, можно сказать, первый в курсе.

– Ну спасибо хоть на этом! – фыркнул Семенов. – Хотя насчет Никонова – неубедительно; сам знаешь, он за своими минами и броненосцами света белого не видит, днями торчит под шпицем. Ладно, я не красная девица, чтобы дуться; давай, рассказывай, что вы с бароном навыдумывали…

Молодой человек в студенческой шинели стоял, облокотившись на перила Аничкова моста, и смотрел в перспективу Фонтанки. От самого моста река была забита уродливыми баржами; зима выдалась слякотной, теплой, лед на реках и каналах Петербурга окончательно встал только к середине января. И тем не менее навигация закончилась в срок; баржи, притащившиеся в Петербург по последней открытой воде, уже разобраны на «барочный лес» и превратились в бесчисленные времянки и сараюшки, облепившие берега Невы, Невок и Фонтанки. Команды пароходиков, таскавших баржи в город и обратно, взяли расчет и разошлись по деревням, а сами суда встали на зимний ремонт. Все течение Фонтанки забили живорыбные садки; особенно густо они стояли на Неве против Сената и здесь, на Фонтанке, у Аничкова моста.

Садки эти представляли собой большие баржи с надстройкой, в которой жили работники. Тут же велась торговля: Геннадий лениво наблюдал, как с саней, пристроившихся на льду возле борта, навалом перегружали на садок замороженную рыбу. Ее добывали подледным ловом в заливе; на льду рыба сразу замерзала, а уже здесь, в садках и чанах, часть улова оживала.

На дощатой палубе, между чанами, на рогожах были вывалены мороженые судаки, лещи, сиги, окуни, корюшка и тому подобные богатства. У надстройки к стене прислонены громадные замороженные белуги, длиной аршина[55] в два, а то и поболе. В бочках соленая рыба, рядом в окоренках – икра разных сортов. Тут же, над дощатым прилавком – громадные весы в виде коромысла с медными цепями и тарелками, рядом – маленькие, чашечные.

Садки на Фонтанке славились разнообразием отборного товара, правда, и цены здесь были повыше, и покупатели побогаче. Народу было мало; до Масленицы и Великого поста, когда многие не ели мясного, оставалось еще полмесяца.

Геннадий уже в который раз вспомнил полки рыбных отделов московских супермаркетов. Конечно, и там нельзя было пожаловаться на бедность ассортимента. Но чтобы жители мегаполиса видели такое разнообразие рыбы, выловленной прямо у их порога? А то – лосось норвежский, сельдь откуда-нибудь от берегов Гренландии, а за жалким минтаем и вовсе пришлось идти в антарктические воды. А здесь – такое богатство, и все свое…

Впрочем, что об этом думать? Прогресс имеет свою цену – и это, в числе прочего, огромный рост населения. Вот и приходится гонять сейнеры и плавучие рыбозаводы по океанам. Кстати, норвежцы давно выращивают семгу и прочие рыбные богатства в таких же садках, можно сказать – не выходя за порог дома.

Геннадий усмехнулся. Подобные мыслишки посещали его все чаще – каждый раз, когда он сравнивал окружающую действительность с тем, что осталось в двадцать первом веке. И каждый раз нет-нет да и всплывала мысль: а может, все, что он затеял, зря? И не надо силой гнать людей в светлое будущее, отрывая их с кровью от маленького кусочка их персонального, пусть и жалкого с точки зрения потомка, счастья? Нет, такое следует гнать от себя…